Политический философ, известный политтехнолог и политолог Дмитрий Выдрин в присущей ему парадоксальной манере рассматривает не только политическую современность, но и вопросы вечные. Например, почему США и Россия не просто разные страны, а по-настоящему различные планеты.
Люблю засыпать под телевизионное бормотание ток-шоу: знакомые голоса, знакомые позиции, знакомые интонации… Вечерняя сказка для взрослых. Но тут что-то пошло не так.
Не обычный, не тривиальный, даже экзотичный поворот мысли очередного спикера встряхнул мое угасающее сознание, заставил насторожиться. Говорили о важном. Нет, действительно важном.
Говорил известный русско-американец, выехавший из страны лет сорок назад. Сейчас он руководит каким-то институтом в Штатах (видимо, чудеса интернета позволяют управлять американским научным учреждением, фактически не приходя в свой офис и не покидая русских теле- и радиостудии).
Так вот, этот эрудированный и статусный эксперт призвал коллег «не оперировать примерами». Мол, примеры дают повод для абсолютно неверных выводов и умозаключений.
В доказательство он привел историю, которую вроде услышал от главы нашего государства.
Вот вы сидите в купе вагона. Поезд затормозил на глухой станции провинциального городка.
Вы механически блуждаете взглядом по перрону. Замечаете, что там под часами курит одинокий негр. (Рассказчик употребил именно этот привычный для нас, но не вполне политкорректный у них термин. Наверное, засиделся в гостях.) К курильщику подходит еще один афро-россиянин, и они уже курят вдвоем.
И, мол, из этого жизненного реального примера можно сделать абсолютно нереальный вывод, что в этом захолустном русском городке живут одни негры. Вывод: не оперируйте эмпирическими примерами!
Меня настолько восхитил этот призыв, что я проснулся окончательно. Так случилось, что много лет назад, читая лекции в Вест-Пойнте и Гарварде, я сам с бесполезным упорством убеждал местных слушателей не абсолютизировать локальный эмпирический опыт. То бишь «примеры».
А дело всё в том, что сам тип американского мышления глубоко эмпиричен. Американцы верят глазам и рукам больше, чем логике и софистике, поэтому в Штатах нет сильной философской традиции, поэтому большинство их мыслителей «импортные». Поэтому, наконец, их политикам достаточно показать маленький пузырек с «белым порошком», чтобы ввести войска в Ирак. Где всё якобы завалено этой страшной субстанцией.
В том же Гарвардском универе мне посчастливилось познакомиться с великим Сэмюэлом Хангтингтоном. Он подтвердил своим академическим авторитетом мои скромные наблюдения.
Грустно сетовал на то, что американцы и русские никогда полностью не поймут друг друга, поскольку принадлежат не только к разным странам, различным культурам, но даже к своеобычным цивилизациям. А это и принципиально иные типы мышления.
Да, можно много рассуждать на эту тему. Но если обобщить предельно грубо, то можно констатировать, что нам цивилизационно ближе мышление дедуктивного толка, то есть от общего к частному. Им — индуктивного, то есть от частного к общему.
Русский чаще всего пытается понять суть вещей, отталкиваясь от идеи, концепта, теории. Даже религия его — это по сути теория общего блага. Американец же стремится опереться на личный эмпирический, практический, конкретный опыт. Даже религия его — по сути практика личного успеха.
Эдисон, чтобы изобрести лампочку, перебрал опытным путём миллион вариантов нити накаливания. А Менделеев для изобретения знаменитой таблицы перебирал во сне теории микромира.
Неутомимые американские инфекционисты искали панацею от ковида «методом тыка» — через надсадные эксперименты и опыты. А русские завлабы пусть мучительно, но восстанавливали отечественную теорию антивирусной блокады…
Кто на что учился. Точнее кто для чего родился.
Да что там наука — разителен контраст на бытовом, банальном уровне сознания.
Для русских непререкаем совет Козьмы Пруткова: «Хочешь рассмешить женщину — не прибегай к щекотке». Приходится быть остроумными, парадоксальными, мозгобойными. Наши комедии — игра смыслов.
Американцам здесь проще: их юмор — фактически «щекотка». Их комедии — игра простейшей моторики. Даже знаменитые советы Дейла Карнеги — по сути психологическое «щекотание» — апеллирование к первичным человеческим реакциям.
Помню еще давний международный конкурс школьников: кто быстрее с помощью барометра определит высоту небоскреба? Победили русский и американский ученики. Первый на лифте поднялся на крышу и по принципам Эванджелиста Торричели, согласно теории его учителя Галилея, мгновенно рассчитал высоту здания по перепаду давления. Второй взял хромированный аппарат, постучался к консьержу и сказал: «Чувак, вот у меня в руках прибор почти за косарь баксов. Он твой, если скажешь мне точную высоту здания».
Но вернусь-ка к ток-шоу. Восхитивший меня эксперт почему-то адресовал свой спич русским коллегам и зрителям. Вряд ли ночную передачу московского канала массово смотрят в Штатах. Тем более что именно русским такая метода мышления, повторюсь, совсем не характерна.
Русский вагонный наблюдатель, увидев негра, открыто дымящего на перроне под вокзальными камерами наблюдения, а тем более еще и с приятелем, глубокомысленно изрек бы: «А ведь в этом городке, надо бы узнать, как он называется, видимо, отменили запрет на курение в публичных местах».
Вот стиль и протокол национального русского мышления!
Уверен, если даже ужесточить пример, представив двух летающих негров над крышей вокзала, и тогда различие типов мышлений было бы налицо. Это американский зевака изрек бы: «Да в этом городке одни, блин, чернокожие!» А русский бы закричал попутчикам: «Смотрите, б.., они здесь в Нечерноземье уже решили теорему левитации!»
То есть американский телеспикер спорил не с нами, а с самим собой, со всем своим экспертным сообществом, всей своей национальной, ментальной традицией. Но почему же? Может, сказалось происхождение, гены предков. А может, повлияло то, что американская индукция, их хваленый эмпиризм-практицизм все чаще дает сбои.
Помните, как изворачивались американские комментаторы, когда на украинских улицах появились колонны нацистов? Именно тогда впервые они поставили под сомнение эмпирический факт, конкретный пример.
Ведь им, по методичке Госдепа, надо было говорить: «В этой демократической стране нацизма нет, а тысяча конкретных наци на улицах ни о чем не говорят».
А вот русские аналитики и тогда не заморачивались: «Нам всё равно, сколько нациков на марше — десять или десять тысяч. Потому что для нас нацизм не в количестве уличных боевиков, а в лояльном отношении власти к теории расового превосходства и поддержке идеологии национальной ненависти».
Этот диаметральный вектор социального зрения приводит даже к глобальным непоняткам. Так, тотальный эмпиризм американских политиков убеждает их в том, что Штаты выиграли у России холодную войну. Вон, даже есть статусные пленные, которых можно потрогать, помять у себя дома: бывший министр иностранных дел РФ, бывший советник российского президента, детишки бывших олигархов и чиновников…
Поэтому их так искренне удивляет норовистое поведение России — проиграли, а не делятся ресурсами, территорией, суверенитетом. Не по правилам!
А суть в том, что русский взгляд на мир дает совсем другую картину: не проиграли холодную войну, а добровольно прервали! Просто решили поменять теорию войны и мира. По новой теории «холодный мир» лучше «холодной войны». Поскольку первый — это конкуренция идей, вторая — конкуренция затрат. А русские не сдаются, не считают себя побежденными, пока есть идея.
Даже не знаю, откуда у русских эта страсть к концептуализации ситуации, к копанию в смыслах, к бытийной шукшиновской метафизике. Может, это особенность религии, наследие великой литературы, привычка к социометрическим застольным тостам… Может быть, дар бездонной истории, давление необъятного пространства, постигнуть которое можно теоретически, эстетически, но не эмпирически? Не знаю.
Знаю только, что способность «думать по-русски» спасает мир все чаще.
Забавно, что даже русский детский фольклор дико издевается над примерами иноземного плоско-эмпирического мышления. В голове до сих пор крутится дурацкая припевочка далекого детства: «Один американец засунул в **пу палец. И думает, что он заводит патефон».
Хотя раньше у наших партнеров индукция работала справно. Могли, засунув палец куда-нибудь в Косово, «заводить» шарманку глобальной геополитической игры. А потом вдруг это национальное эвристическое достояние перестало работать.
Возможно, социум изменился. Возможно, мир усложнился. Хотя дети нашей ойкумены давно предчувствовали эти трансформации, но не расшифровали западные «партнеры» эти русские детские коннотации. Не поняли даже детсадовской теории о том, что кто «обзывается, тот так и называется». И чуть не нарвались на глобальный мировой конфликт.
Правда, бывает, что американские коллеги спохватываются и пытаются изобрести новую теорию для объяснения старых проблем. На первый взгляд бывают и удачи.
Как, например, теория «разбитых окон» Уилсона и Каллинга. Звучит убедительно: если в доме сразу не застеклят одно разбитое окно, через месяц будут разбиты все и начнется тотальная мародёрка.
Но подобные американские теории локальны и опять-таки эмпирически привязаны к конкретному месту. Их теория, безусловно, работает, скажем, в локации Гарлема. Там еще и ноги заставят целовать погромщикам и мародерам.
Но в РФ — уже фишка другая. Я сам живу рядом с домом, где пару лет выбито с десяток окон. И ничего. Он же — памятник. Памятник архитектуры. И подчиняется, видимо, более общей теории…
Короче, разные мы, и нам не сойтись. По крайней мере в методологии социального познания. Так что же делать? Наверное, по пословице: делай, что можешь, и тогда сделаешь то, что должен.
Дмитрий Выдрин